Первым музыкантом, которому выдалась возможность выступить на сцене обновленного Концертного зала НОВАТа, станет известный скрипач Илья Коновалов. Концертмейстер Израильского симфонического оркестра приходится внуком первому главному дирижеру Новосибирского театра оперы и балета Исидору Аркадьевичу Заку. Имя народного артиста теперь будет носить вновь открывающаяся малая сцена НОВАТа. Илья Коновалов рассказал о том, какое влияние на него оказал его дед, полвека проработавший в нашем театре:
— Безусловно, это очень волнительное событие для всей нашей семьи. И мы очень благодарны театру за такое решение. Мой дед очень много сделал для театра: вся его жизнь была – этот театр, и ничего важнее Новосибирского театра оперы и балета для него не было. Поэтому я считаю очень логичным принятое решение.
— Вы как-то вместе выступали с Исидором Аркадьевичем. Помните то выступление?
— Да, конечно. Это был мой самый первый концерт с оркестром. Не смогу сказать точно, какой это был год, 1984 или 1985, но точно помню, что был какой-то праздник. Кажется, это было 7 ноября. Тогда я играл концерт Вивальди. Все это происходило в большом зале театра, прямо в оркестровой яме. Мне, мальчику, специально сделали подставочку. Так я в первый и, к сожалению, в последний раз играл вместе с дедом.
— Не могли бы вы поделиться своими воспоминаниями о вашем деде, как складывались ваши отношения?
— Это был исключительной порядочности человек. Он буквально дышал музыкой. И не только музыкой, но и литературой, живописью, где он был настоящим экспертом. Всегда была возможность получить от него ответ на любой вопрос. Ну и, естественно, если можно было поиграть ему, это было большой честью. Его советы и комментарии всегда были удивительно точны.
— Исидор Аркадьевич как-то повлиял на ваше решение заняться скрипкой?
— Нет. Скрипку я сам выбрал. Вы тоже, наверное, помните, когда умирали руководители страны – Черненко, Андропов – всегда первым сигналом к тому, что что-то такое произошло, была скрипичная музыка. Я начинал заниматься фортепиано, потому что и дед был пианист, и мама. Я начал заниматься у Мери Симховны Лебензон. После того, как на телевидении прозвучало такое огромное количество скрипичной музыки, я ей сказал, что рояль так плакать не умеет. И перешел к Захару Брону.
— Сколько вам лет тогда было?
— Мне было семь лет. Я уже полгода занимался фортепиано. Но на этом моя фортепианная карьера закончилась.
— Вы чувствуете себя представителем той самой знаменитой новосибирской скрипичной школы?
— Это было явление, не поддающееся никакому объяснению. Вдруг в Сибири возникла одна из самых замечательных скрипичных школ. Ведь был не только Захар Брон, но и замечательный педагог Матвей Либерман, который недавно скончался. И какая была замечательная кафедра фортепиано. Феноменальные люди тогда были, замечательнейшие музыканты.
— Вот вы где-то раз в два года приезжаете в Новосибирск, а знаете, что у вас уже здесь целая армия поклонников?
— Это очень приятно знать. Но и я, в свою очередь, принадлежу к поклонникам Новосибирска. Для меня это что-то очень своё. Я очень болею за Новосибирск и всегда слежу за всем, что происходит в городе.
— Вы сейчас где постоянно живете?
— В Тель-Авиве, я первый концертмейстер Израильского филармонического оркестра, и профессор Тель-Авивского университета.
— Вы были обречены на музыкальную карьеру?
— Видимо, да. Я пытался анализировать это, но ведь я ни к чему другому и не стремился. Заниматься музыкой меня не заставляли.
— А детство у вас было?
— Нет (улыбается). Я фильм «Бриллиантовая рука» в первый раз посмотрел, уже работая в оркестре в Израиле. Но у тех, кто серьезно занимается музыкой, как в большом спорте или балете, ни у кого не было детства.
— Вы ведь довольно рано уехали из Новосибирска, из России?
— В восемнадцать лет.
— Считаете ли вы себя еще сибиряком или вы уже гражданин мира?
— Я не верю в такое определение, как «гражданин мира». Конечно, я – сибиряк, я – новосибирец, И, конечно, я – россиянин. И я не считаю, что это можно как-то изменить, это существует помимо того, хотел бы я этого или нет. Поэтому меня смешат люди, которые говорят «я был тем-то, а стал тем-то». Этого нельзя стесняться. Я горжусь, что я – сибиряк, что я – россиянин, и что принадлежу к русской скрипичной школе и являюсь российским гражданином. У меня есть гражданство другого государства, но это сделано в чисто утилитарных целях, поскольку так удобно работать. Но я никогда не эмигрировал. Я учился в Вене, в 20 лет выиграл конкурс на место концертмейстера Израильского филармонического оркестра под руководством Зубина Меты. Сейчас, как известно, вся земля – большая деревня. Но могу сказать точно, что никакого политического подтекста в моём отъезде не было.
— Возвращаясь к открытию Концертного зала, вам это техническое решение с амфитеатром нравится?
— Да, оно мне очень понравилось. У концертных залов всегда такая проблема – зрителям не всегда видно сцену. И это очень мешает. Они ведь пришли не только слушать, но и смотреть. Послушать музыку в хорошем качестве сейчас можно и с электронных носителей. Устроишься комфортно, с бокалом чего-нибудь, и слушай самое лучшее исполнение. Сейчас такое время, когда существуют неограниченные возможности. И здесь в Новосибирске у людей должны быть комфортные условия. И амфитеатр это просто замечательно для зрителей.
— Вы же в Новосибирске уже второй концертный зал открываете? Первый был Концертный зал филармонии имени Арнольда Каца.
— Да, все это очень закономерно для меня. В этом даже есть какая-то мистика. Потому что оба этих человека, мой дед и Арнольд Михайлович – как два деда для меня. И помощь, и влияние, оказанное на меня Арнольдом Михайловичем ничуть не меньше, чем влияние, оказанное дедом. И не только потому, что они здесь рядом находились. С самим Арнольдом Михайловичем я играл все концерты, которые выучивал, будучи ещё школьником. Такого в мире нигде нет. И не только я, почти все хорошие ученики школы играли с Арнольдом Кацем, не с ассистентами, а с ним самим, что очень важно. В определенный момент моей жизни он сам нашел для меня педагога в Вене – Дору Шварцберг.
— Говорят, Арнольд Кац был очень жесткий человек?
— Я думаю, это была маска. Дирижер должен быть немного жестким. Иначе он не сможет быть дирижером. Он был, как и мой дед, очень добрым и глубоко порядочным человеком.
— Как первый концертмейстер оркестра вы взяли для себя что-нибудь от деда, или от Арнольда Михайловича?
— От обоих. Человек должен как губка, всё впитывать, анализировать для того, чтобы потом создавать нечто своё. Он должен у всех учиться.
