О Василии Вайнонене и «Пламени Парижа» Яне Курилович рассказал сын выдающегося хореографа Андрей Морозов
НОВАТ: Рады видеть вас в НОВАТе, Андрей Васильевич. Как вам понравился театр?
Андрей Морозов: Очень понравился. Красиво и торжественно.
Н.: Под стать грандиозному спектаклю Вашего отца. В XXI веке он переживает ренессанс. Сначала в Большом театре поставили, затем в Михайловском, и вот теперь — НОВАТ. Вы помните, как начиналось возрождение балета?
А. М.: Первый опыт воссоздания «Пламени Парижа» у нас был с Алексеем Ратманским. Он очень ценил Василия Ивановича, много хороших слов говорил. Мы с Никитой (Никита Вайнонен, сводный брат Андрея Морозова. — НОВАТ) встречались с Алексеем неоднократно. Были у нас определенные пожелания. Мы, например, протестовали против финала, где слишком много отрубленных голов. Говорили: «Алексей, ну девочку-то зачем, Аделину? Маркиза, ее отца, в этих обстоятельствах скорее всего бы казнили, но ее-то зачем?». Просили другое завершение. Пусть она ужасно страдает, даже сходит с ума. Пусть уходит, безумная, в наступающую толпу, а герой бежит за ней в растерянности. Это было бы сильнее.
Н.: Ратманский хотел показать кровавую суть революции.
А. М.: Достаточно было одного маркиза. Но Алексей настоял на таком финале, перевернул оригинал на 180 градусов. Танцы взял только те, что были на двадцатиминутном ролике, но это действительно самые выдающиеся танцы из «Пламени Парижа».
Н.: У Михайловского и Новосибирского театров иной подход к первоисточнику.
А. М.: Тут я должен выразить глубочайшую признательность Михаилу Григорьевичу Мессереру. Он поставил цель возродить балет целиком, каким он был. Это невозможно было сделать на сто процентов, но на семьдесят ему это точно удалось, а на тридцать он сочинил свою хореографию, но в стиле отца, и швов абсолютно незаметно. А поскольку «Пламя Парижа» отец и сам часто менял, делал более компактным, то в этом смысле Мессерер работал в общей с ним струе. Так что Михаилу Григорьевичу огромное спасибо за сохранение нашего великого хореографического наследия. Дай Бог, чтобы он еще что-то сделал в этом плане.
Н.: А спектакль отца вы видели?
А. М.: «Пламя Парижа» я не видел ни разу. Сам удивляюсь, как так сложилось. Когда я начал ходить в Кировский, он там уже не шел. А в Москве отец меня на «Пламя Парижа» не водил. Не знаю, почему. Но вот с другого отцовского спектакля, «Щелкунчика», который, я знаю, тоже идет в Новосибирске, началось мое знакомство с балетом. Когда в 1950-м отец возобновлял «Щелкунчика» в Кировском театре, он взял меня, семилетнего, на премьеру. И я первый раз увидел балет. Меня это потрясло на всю жизнь.
Н.: В Новосибирске Василий Иванович служил главным балетмейстером. Поставил «Лебединое озеро», «Берег счастья» и «Спящую красавицу». Он что-нибудь рассказывал об этом времени?
А. М.: Я знаю от Никиты, что он очень трепетно относился к Новосибирскому театру. Это один из лучших периодов его творческой жизни. Он был здесь хозяином, и это его радовало. Конечно, отец сделал не все, что мог бы. Он умер рано, внезапно, в 63 года. Я сейчас старше его на 10 лет...