Постановщик оперы Мусоргского рассказал Яне Курилович, зачем в спектакле нужны комментарии.
НОВАТ: Вы предлагаете зрителям нестандартный жанр — оперу с комментариями. Как родилась эта идея?
Дмитрий Белов: Сначала было предложение дать концертное исполнение «Бориса» с видеопроекциями в качестве декораций. Потом мы с Глебом Фильштинским поговорили и решили отойти от привычной подачи. Но одно дело прочитать лекцию перед оперой — вот опера, вот лекция. А другое — совместить эти жанры. Как преподнести информацию, чтобы она была считана, не вошла в противоречие с тем, что слышит и видит зритель? В нашем случае эффект воздействия обеспечивается столкновением двух смысловых рядов — мультимедийных комментариев и действия на сцене. Факты, комментарии, сноски — словом, весь исторический материал надо было внедрить в тело драматургии, да еще и таким образом, чтобы усиливались особенно важные моменты. Иногда казалось, что поставленная задача просто не выполнима...
Н: А чем вас не устроила традиционная подача — просто опера?
Д. Б.: Мне кажется, что категория художественного сегодня находится в определенном кризисе. Нон-фикшн, например, более популярен, чем роман. Почему Светлана Алексиевич получила Нобелевскую премию? Она ведь вроде бы убивает себя как автор, пользуется документами, но ее книги все равно воспринимаются как художественное произведение.
Лично я, если говорить о параллелях, в свое время был потрясен романом Набокова «Бледное пламя», который построен как поэма с комментариями. Самое волнующее там — эти самые комментарии. Каждый пробуждает в читателе литературоведа, историка, исследователя. И мы хотим увлечь зрителя реальной историей, а не только созданной на ее основе оперой. Благодаря Новосибирскому театру у нас появилась возможность это сделать.
Признаюсь, у меня никогда не было такой интересной работы. Когда ставишь оперу как оперу, имеешь дело с художественным текстом, а здесь мы сознательно пытаемся уйти с этой территории. Оперная партитура, пропетая и сыгранная, насколько позволяет концертное исполнение, плюс огромный блок документальных материалов: визуальных и текстовых.
Н: У такого формата были прецеденты?
Д. Б.: Когда говорят: «Ой, у нас это было», я отвечаю: «Дайте посмотреть», но никто ничего так и не показал (смеется). Тут ведь вопрос еще в том, какой исторический факт в какой момент действия подать. Это тоже своеобразная драматургия. Вот этого я точно нигде не видел. Были лекции перед премьерой. Разговоры знающих людей с аудиторией. Огромные буклеты с информацией, которую волей-неволей учитываешь, когда смотришь произведение. Но это дистанцированное влияние. В рамках спектакля зрители сталкивались только с режиссерским решением. А мы пытались приглушить режиссерскую концепцию в ее привычном понимании.
Н: Но концепция-то есть?
Д. Б.: Концепция в том, что «Борис Годунов» — не просто опера. Более актуального произведения я не знаю. Там все написано. Нужно просто начать думать. Например, тот же Юродивый не только царя обвиняет, но и народу, говорит все, что о нем думает. В этом смысле он провокатор, но никак не «голос народа».
Надо сказать, что в постановках «Бориса» ответственности народа за возникшую на десятилетия Смуту, чуть не развалившую государство, не существовало. Потому что всегда во всем был виноват царь. А подвиг Юродивого в том, что он своим «анти-образом», негативом, отрицанием пробуждал в людях сначала гнев, возмущение, агрессию, а потом и совесть. Этот путь подвижничества был самый тяжелый. Человек сознательно делал из себя дурака, чтобы говорить правду. Иными словами, зеркало подставлял собеседнику. Его одновременно и боялись, и уважали.
Н: Этот аспект в вашем спектакле будет?
Д. Б.: Решает зритель. Меньше всего мне хочется, чтобы от меня шла информация типа «вы это сейчас увидите». Что же я за режиссер тогда? Критик, комментатор, но не режиссер.
Н: Пафос вашей постановки — пробудить гражданскую ответственность?
Д. Б.: Это то, о чем я больше всего думал. Потому что традиция обвинять в происходящем кого угодно, но не себя, сохраняется.