В последний раз с Вячеславом Стародубцевым мы виделись полгода назад в Доме Актёра, на творческой встрече по поводу предстоящей на тот момент премьеры — оперы «Бал-маскарад». Тогда режиссёр «Турандот», «Аиды» и «Пиковой дамы», рассказывая о скорой премьере, ходил с большими оленьими рогами из «Бала-маскарада» и с небольшой бородкой, чем напоминал Пола Маккартни из семидесятых. Главный режиссёр оперного театра с интересом рассказал о подробностях своего нового спектакля «Любовный напиток», театре и деталях профессии.
— 73-й оперный сезон в НОВАТе открыли вашим премьерным спектаклем «Любовный напиток» Гаэтано Доницетти. Почему вы решили выбрать именно эту оперу?
— Во-первых, «Любовный напиток» в последний раз ставился в новосибирском театре 40 лет назад. Во-вторых, более десяти с лишним лет в театре не было полномасштабных комических опер, а нашему театру такие спектакли необходимы. Это такой солнечный и искрящийся жанр, но, тем не менее, довольно сложный. Мне бы хотелось, чтобы люди не только страдали, но и улыбались, смеялись над собой, в этой опере в конце никто не умирает.
— В одном из интервью вы говорили, что при работе над спектаклями наблюдаете за творческим процессом с разных точек. Что бы вы подумали о режиссерской концепции, впервые придя, допустим, на собственный спектакль «Бал-маскарад» Верди?
— Мне всегда хочется обратить в свою оперную религию человека, который первый раз пришёл в театр. Я хотел бы, чтобы он полюбил Оперу — как жанр и как конкретный спектакль. Моя самая главная задача — не отбить желание ходить в театр. В каждой постановке я стараюсь сделать именно так, чтобы человек заинтересовался и постановкой, и голосами, и музыкой. Так, чтобы моя концепция не спорила с самой музыкой и концепцией композитора. В «Бале-маскараде» мне показалось интересным разорвать границу между сценой и зрительным залом, поэтому я вынес в зал одну сцену — дуэт Амелии и Рикардо, благодаря чему игра существует и в зале, а это вполне интригует.
— Квадрокоптеры стали очень часто использовать в мире на различных фестивалях и перформансах. Насколько будет актуально применение данных аппаратов в оперных постановках нашего театра?
— Когда мы снимали презентационные ролики к «Турандот», я был первым, кто привёз дроны в оперный театр. Самое интересное, что у нас в оперном есть «аномальная зона», где квадрокоптер разбился вдребезги — это место перед оркестровой ямой.
— Именно перед оркестровой ямой? И сигнал пульта не ловит?
— Абсолютно. Просто летит мимо и падает в зале.
— Недавно вы стали главным режиссёром театра — тяжело совмещать все эти обязанности?
— Всё, что входит в обязанности главного режиссёра, я выполняю уже год с лишним, просто теперь появилось официальное определение должности. Сейчас, конечно, у меня большая ответственность перед каждым артистом оперной труппы — придумать роль, сделать так, чтобы труппа была лучшей в мире. В данный момент я веду переговоры с Николасом Пейном, директором«Opera-Europa»(европейская организация для профессиональных оперных трупп и фестивалей. — Прим. «Роста»), чтобы Новосибирский театр вошёл в эту самую крупную в мире оперную организацию. Это позволит театру выйти на международный уровень. Кроме того, я продумываю репертуар на несколько сезонов вперёд, думаю о том, как развивать каждого солиста, особенно молодежь, подбирая подходящие роли — иногда на сопротивление, иногда «на вырост»: ведь только в работе на сцене артист способен расти и совершенствоваться.
— Из-за целого ряда постановок в различных городах России и перелётов у вас сложился достаточно плотный график. Предположим, у вас будет выбор: посвятить день репетиции спектакля, премьера которого состоится через три месяца, или день полного релакса. Что выберете?
— Я не могу без работы. Таков мой организм — он не может много физически отдыхать. Для меня достаточно трех дней отпуска, чтобы расслабиться, и они проходят так: весь первый день я просто сплю в отеле, на второй день я сплю на пляже и обгораю, на третий день я плаваю и лежу на пляже, но уже на четвёртый день у меня появляется потребность куда-то бежать, двигаться. Например, у меня до сих пор много проектов во Владивостоке, напряжённый график, но благо там есть заливы, океан…
— Вас вдохновляет море?
— Да. Мне очень важна вода, большие её объёмы. Даже стоя под душем, я продумываю спектакли.
— Как часто вы видите на своих спектаклях молодую публику?
— Часто. Если мы сейчас не привьём молодому поколению эту религию оперы, любовь к этому жанру, то мы многое потеряем.
— Упустим поколение артистов, композиторов и режиссёров?
— Я около десяти лет преподавал в ГИТИСе, практически каждый год присутствовал на вступительных экзаменах. В 2000 году, когда я поступал, конкурс был невероятно серьёзный — на одно место на специальность «артиста музыкального театра» было человек 30-40, а на режиссёрское место человек 10. А в 2009-2012 годах у нас был недобор абитуриентов — 1,5 человека на место. Мы брали практически каждого. Это были ребята поколения девяностых, когда в России рождаемость очень сильно упала.
СЕЙЧАС ВАЖНО ПРЕДЛОЖИТЬ ЧТО-ТО ДРУГОЕ, ЧТОБЫ У МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ БЫЛ ВЫБОР: ИДТИ В ДРАМУ, ОПЕРУ, МЮЗИКЛ, СОВРЕМЕННУЮ ХОРЕОГРАФИЮ. ДЛЯ МЕНЯ ВАЖНО, ЧТОБЫ ЮНОШИ И ДЕВУШКИ СМОТРЕЛИ НЕ ТОЛЬКО ТАНЦЫ НА ТНТ, НО ЕЩЁ И БАЛЕТ, НЕ ТОЛЬКО ШОУ «ГОЛОС», НО ЕЩЁ И ОПЕРУ.
— Какой спектакль, который вы посетили в детстве, запомнился больше всего?
— В Туле, где я рос, был только драматический и кукольный театры, ТЮЗ тоже был, но я в него почему-то не ходил. Музыкальный театр мне понравился, когда я посмотрел спектакль «Юнона и Авось». В тульскую филармонию тогда приехал театр Алексея Рыбникова. Музыка Рыбникова меня просто поразила! Мне тогда было лет четырнадцать. В спектакле мне понравился образ звонаря и его ария. После постановки я подошёл к артисту за сцену, у меня с собой были ноты романса Петра Чайковского «Средь шумного бала». Артист оставил на них автограф. Эти ноты лежат у меня и сейчас, я по ним пел на экзамене при поступлении в ГИТИС.
С оперой я познакомился гораздо позже, когда переехал в Москву. Я три года проучился в тульском училище и, не оканчивая четвёртый курс, поступил в ГИТИС. Первый раз в опере я был третьего сентября 2001 года в Большом театре на спектакле «Иван Сусанин». Всё, что я видел: крупногабаритная певица пела партию мальчика Вани, я не понял ни одного слова. Декорации были ужасающими: пыльные, неаккуратные. Мне очень не понравилось.
— Любовь к музыке проявлялась в раннем возрасте?
— Музыкальную школу я не посещал, во Дворце пионеров года три занимался вокалом, музыкой и посещал театральную студию. На самом деле у меня нет законченного музыкального образования, только три курса в тульском музыкальном училище, на вокальном отделении.
— Вы из музыкальной семьи?
— Нет. У меня все военные в семье: даже мама и сестра, муж сестры и брат тоже. Я, кстати, тоже хотел стать военным. Даже в Суворовское училище думал поступать.
— С каким литературным или оперным персонажем вы могли бы себя сопоставить?
— Я же был тенором, поэтому я, конечно, Ленский. Хотя все говорят, что Ленский экзальтированный и не очень умный, но ведь он очень искренний, порывистый и эмоциональный. Этим мы с ним очень похожи.
— С 2006-ого года вы преподавали актёрское мастерство и режиссуру в ГИТИСе. Почему отказались от преподавания?
— Я не хотел обманывать студентов, прилетая раз в месяц. Тогда я начал много работать во Владивостоке, Новосибирске и Петербурге, много летал, поэтому сказал ребятам: «Я вас очень люблю, но не могу физически быть с вами».
— Хотели бы работать со студентами сейчас?
— Да, очень! У меня это получается, я вижу результаты. Есть много ребят — режиссёров и актеров, которые называют меня своим учителем, для меня это очень важно. Для меня очень трогательно, когда, к примеру, в Камергерском переулке ко мне подбегает девочка и благодарит за поступление в МХАТ. Я никогда не забуду счастье победы, когда со студентом удавалось сделать то, что он не мог осуществить раньше. Надеюсь, когда-нибудь я наберу свой курс в ГИТИСе.
— Сейчас многие театры, не только оперные, но и драматические, ищут новые формы, стараются экспериментировать, чтобы зритель не ушел после первого акта домой. Чем вы завлекаете своего зрителя?
— Проблема современного театра — его однозначность. То, что мне интересно, лежит в сфере души и эмоции. Для меня важно, чтобы человек был эмоционально подключён к моему спектаклю.
СЕГОДНЯ НАДО СДЕЛАТЬ ВСЁ, ЧТОБЫ ЗАНОВО НАУЧИТЬ ЗРИТЕЛЯ ФАНТАЗИРОВАТЬ. ТЕАТР — ЭТО ОБРАЗНОСТЬ, ЭТО ВЫСОКАЯ МЕТАФОРА, КОТОРАЯ БОЛЬШЕ НА БЕССОЗНАТЕЛЬНОМ УРОВНЕ ДОЛЖНА ПРОВЕСТИ НАС К КАКОЙ-ТО МЫСЛИ.
Великая сила театра — говорить через образ, художественную структуру, многослойность идеи, чтобы каждый человек выбрал что-то своё, разгадывал театральную сказку, головоломку. Сейчас в театре всё очень просто, этим мы оглупляем зрителя, но ведь человек гораздо сложнее. Мне самому в театре интереснее разгадывать, чем просто видеть иллюстрацию.
— Вы сейчас сказали про образы, создаваемые предметами. Я сразу вспомнил ранние выставки Джеффа Кунса (современный американский художник — Прим. «Роста»), который брал либо новые пылесосы, либо неоновые трубки с бытовой техникой в стиле реди-мейд, ставил всё под стекло, а люди в большинстве своём не понимали, что это значит. Однако в случае с пылесосами смысл был в том, что эта техника девственная, такая, какой её создал человек в процессе индустриализации. Это ведь тоже своего рода образное, метафорическое восприятие.
— Я скажу о современном искусстве словами Ирины Антоновой (российский искусствовед, — прим. «Роста»): «Искусство должно говорить больше, чем есть во мне». Я не видел эту инсталляцию, но, если ты помнишь о том, как мы спорили по поводу акулы в формалине (работа британского художника Дэмьена Хёрста «Физическая невозможность смерти в сознании живущего»), то акула в формалине не говорит больше, чем есть во мне. Возможно, это очень инсталляционно, но для меня важнее зашифрованные образы.
— По шкале от одного до десяти насколько бы вы хотели выступить на сцене НОВАТа в роли солиста?
— На этой сцене служат великие артисты, певцы, я не могу себе позволить встать рядом с ними. Некоторые режиссёры выходят на сцену в роли актёра, однако для себя я считаю это неправильным. Когда ты внутри спектакля, ты буквально неадекватен, а режиссёр — человек, который всё должен контролировать со стороны.
— То есть, ноль?
— Ты знаешь, я без сцены тоже не могу. Есть проекты, в которых я выступаю как артист, но это не сцена НОВАТа, потому что сцена Новосибирского театра — великая, на которой должны петь великие голоса.
— Что бы вы пожелали молодому зрителю, который первый раз пришёл смотреть оперу?
— Влюбиться в этот жанр, понять, что он нескучный, близкий и классный— космический. В театре всегда хочется увидеть то, чего больше нигде не увидишь, ни на улице, ни дома; хочется испытать эмоцию, которую нигде больше не испытаешь. Это же как есть краснодарские помидоры, сорванные с куста, и есть безвкусные помидоры, которые мы покупаем в супермаркете.
— И со спектаклями также?
— Да. Мне важно ощутить суть и сказать: «Ребята, это пахнет любовью, это пахнет красотой». Вы можете на своём языке ощутить этот «Любовный напиток», потому что это история про вас сегодня. Мы живем в обществе потребления. Благодаря рекламе продается всё подряд и неважно, что в ход идёт обман. Эликсиром любви может стать простая бутылка вина. Это про современную жизнь.
МОЛОДЕЖНЫЙ ПОРТАЛ НОВОСИБИРСКОЙ ОБЛАСТИ